Ленькин салют - Страница 5

Не брали только больных. Этим Женя и воспользовалась: пила настой из трав и сказывалась больной. Знакомый больничный врач выдал справку о болезни, и это избавило ее от страшной участи попасть в неволю. Эта же справка освобождала от необходимости немедленно поступать на работу, как того требовали оккупанты, грозившие за саботаж расстрелом.

И Женя знала — это не пустая угроза: каждую ночь с балаклавского шоссе доносился зловещий треск автоматов.

Несколько раз уже ее вызывали, на биржу и посылали на работу, но она, предъявив справки врача, добивалась отсрочки. Так тянула она уже несколько месяцев. На бирже относились к ней все недоверчивей и строже. Последний раз немка-переводчица предупредила, что, если через две недели она не выйдет на работу, ее пошлют на переосвидетельствование к немецкому военному врачу. И Женя знала, что за этим последует.

Срок истекал. Она пила зелье, терпеливо перенося тошноты и боли, запасалась новыми медицинскими справками и с гнетущим чувством обреченности ожидала неминуемой развязки.

Приходили подруги проведать, прибегал Ленька, и тогда будто свежий ветер врывался к ней в дом. Ленька как-то особенно умел отвлекать ее от тяжелых докучливых мыслей: он всегда приносил кучу новостей с пристани, со станции и слободки, пел песни, развлекал ее. И сегодня она была рада его появлению.

— Ну, Лень, рассказывай, что нового в городе? — полюбопытствовала она.

— Ух, я и позабыл! Есть такая новость, такая новость — удивишься! — Ленька достал из кармана бумажку. — Смотри, тут даже написано: «Прочитай и передай товарищу».

— Покажи, покажи.

Ленька протянул ей двойной лист ученической тетради, мелко, исписанный печатными буквами, четко выведенными пером от руки. Вверху крупно: «Обращение к населению».

Женя читала, затаив дыхание. Это было страстное, негодующее слово протеста против диких расправ оккупантов с населением и истребления советских людей. И в то же время это был смелый призыв к действию. Призыв отказываться от работы и где только можно наносить ущерб врагу: выводить из строя станки, машины, устраивать аварии, расхищать и портить грузы. Это был голос, призывавший к открытой борьбе.

— Кто это пишет? — Женя заглянула в конец, но там подписи не оказалось.

— Известно, партизаны, — сказал Ленька, — и смотри, тут прямо сказано: не работать на немцев. Значит, ты правильно поступаешь.

— Знаю, что правильно. А вот если новой отсрочки не получу, то как?

— И ты пойдешь к ним? — брови Леньки поползли вверх. — Ни за что не поверю. Ты не такая, не станешь им кланяться.

— Ну, а если придется?

— Зачем ты так говоришь? Что, я тебя не знаю! — запальчиво возразил Ленька. — Ты никогда не пойдешь против своих, не станешь предательницей.

— Смешной ты, право. Вот не получу послезавтра отсрочки на бирже, и посадят меня в концлагерь. А там силой, под конвоем заставят.

— Ну, силой — дело другое. Пленных тоже силой гонят на пристань. А так, чтобы сама, — не поверю.

Вскоре Ленька ушел кормить голубей, а Женя еще раз перечитала листовку и крепко задумалась. Гневные, жгучие слова волновали, брали за сердце. Они были обращены и к ней, и ее звали к протесту, к борьбе.

А разве она боролась? Да, она саботировала фашистские приказы, притворяясь больной, увиливала от работы, как суслик, пряталась в своей норе. Но ведь это лишь пассивное сопротивление. Разве так должен вести себя настоящий боец, коммунист? Она все время думала только о себе, как бы выкрутиться, как бы спасти себя. А что она сделала, чтобы помочь тем, чья кровь льется рекою там, где решается ныне судьба страны и ее собственная судьба? Ни-че-го! Есть ли у нее иной путь? Чем именно она может нанести ущерб врагу и что она должна для этого сделать?

Женя не находила ответа. Она укоряла себя в инертности и в то же время не видела выхода из тупика.

V

Тетя Шура уговорила Леньку прийти к ней помыться; заодно она собиралась постирать и заштопать его белье. Приняв это как неизбежную повинность, Ленька снес в соседнюю хату к Жениной подруге Ане свое барахлишко, которое боялся оставить без присмотра, взял с собой двух голубей и пошел на соседнюю слободку. Два дня он провел у тети Шуры, а на третий утром вернулся к себе.

Утро было холодное. С гор дул норд-ост, серые низкие облака ползли над холмами, предвещая снег. Но что дождь или снег и вообще любая погода, когда в животе гудит целый оркестр? Кажется, съел бы подметку. У тети Шуры было совсем не густо: с вечера две вареные картошки, а утром лепешка из картофельных очистков с древесной корой. Разве этим наешься? Еще больше, есть хочется, и в животе пищит и урчит. Правда, у него есть банка консервов, но это — н. з. А нужно подумать и о завтрашнем дне.

И Ленька собрался на станцию. Повстречавшиеся утром ребята оказали, что нынче пленные будут грузить продовольственные посылки немецких солдат и офицеров. «Награбили у нас, а теперь шлют, — подумал он. — Надо сходить. Вдруг какой-нибудь ящик случайно грохнется наземь и разлетится. Гляди, что-то и перепадет».

Но прежде чем идти на станцию, он заскочил к Ане за мешком, с которым всегда ходил на пристань.

— А ты знаешь новость? — опросила Аня.

— Какую?

— Женя вчера была на бирже, а нынче пошла работать в типографию городской управы.

— Что она, ненормальная, что сама попрется к немцам? Ерунда! И как только тебе не стыдно наговаривать на нее! — возмутился Ленька. — А еще называешься подругой!

— Чего ты ершишься? Не веришь — спроси сам.